БАБУШКА АННА

Звоночек и шелест

Еду как-то на автобусе, сзади сидят малыш лет пяти и пожилая женщина, вероятно, его бабушка. Они о чем-то говорят тихонько, слов не разобрать из-за шума мотора. Перемежаются — тонкий детский голосок и шелестящий голос бабушки. В тонком голосочке — вопрос, волнение, нетерпеливый интерес; в тихом шелесте бабушкиного голоса — покой, ласка, неторопливое пояснение. Опять звенящее любопытство — и снова в ответ будто прохладная ладонь на горячий лобик. Или тихий дождик на росточек...
Зашлось у меня сердце. Бывает так: повеет откуда-то знакомый, но очень давний запах, и вот так же оно замрет, устремляясь памятью к чему-то очень дорогому. А тут не запах — звоночек и шелест, звоночек и шелест, два голоса. Вся гармония мира сейчас для меня сосредоточилась в них. Бабушка и дитя. Два бесконечно нужных друг другу человека.
Пусть все хорошо — есть родители, старшие братья-сестры, пусть дом полная чаша. Но бабушка — это совсем особая статья. Все куда-то бегут, спешат, закрученные современными ритмами. А ей спешить некуда, она и слушает, и объясняет, и рассказывает — она все знает, у нее обо всем можно спросить...

Разоренный дом

И мыслями я переношусь в далекий декабрьский день. Не день даже, а вечер, темный, холодный, бесприютный. Во дворе сани, груженые каким-то скарбом. Соседи толпятся у крыльца. Что-то еще выносят и кладут в сани. Я вхожу во двор с маленьким братом - веду его из детского сада. Останавливаюсь у крыльца и смотрю на все это, не понимая, что тут такое делается. Соседка всхлипывает и прижимает меня к себе. Я утыкаюсь носом в холодную плюшевую жакетку и тоже начинаю всхлипывать.
- Ну вот, сколько я терпела, - говорит мать, - он ничего не понимает, а я так больше не могу. Пусть поживет один.
Я догадываюсь: случилось то, о чем последнее время то тихо, почти шепотом, то с руганью в крик говорили в нашем доме: родители расходятся, потому что папа все пьет и пьет, никак не остановится. Мама у нас неродная, и она давно грозится уехать, чтобы он узнал, каково ему будет одному с двумя ребятишками. У меня сердце всегда сжималось от этих разговоров. Я очень боялась, что мать и правда уедет от нас. И вот она уезжает. Сани уже стоят во дворе с вещами.
Нас заводят в дом - холодно так стоять. Маленький брат ревет во весь голос. Я пытаюсь его утешать. Стены отвечают гулким эхом.
Мы забираемся на печку и сидим там, прижавшись друг к другу... Через некоторое время все стихает в доме, будто и нет никого. Но нет, отец дома, оказывается, вон он ходит, гулко стуча сапогами, – не разувшись уж ходит – какой уж там порядок, разорено все. Он останавливается у двери: «Я сейчас». И уходит.
Мурзик жмется к нам и мурлычет…

Голубой сундучок

И помню другой такой же морозный день. Он был залит солнцем и искрился множеством разноцветных огоньков на белых сугробах. Я пришла из школы и увидела - во дворе стоят сани. На санях голубой сундучок. Рядом улыбающаяся бабуся. Она приехала к нам из деревни! Только занесли в комнату ее сундучок, она тут же затопила печь, замесила тесто и принялась печь оладьи. Ее румяные щеки в отсветах жаркого огня сами были как две оладышки. Мне все время хотелось их погладить.
Дом ожил. В дверных проемах появились ситцевые занавески. Кругом какие-то накидушки и салфеточки. В углу над фикусом она повесила икону. И по вечерам долго стояла перед ней на коленях, что-то шепча. Я так боялась, что бабушка умрет - старенькая ведь уже, и кончится наше счастливое житье. Ни на минуту меня не покидала эта мысль, пока мы с ней жили. Особенно в самые радостные моменты - как обожжет: вот сейчас тебе хорошо, а ведь это скоро кончится, вот умрет бабушка - и все. Она же старая совсем, скоро должна умереть...
Но она не умерла. Родители наши скоро опять сошлись, нас взяли к себе, бабушка тихонько уехала в деревню. Мы с ней жили не так много времени, но когда я вспоминаю эти годы, идет от них свет и свет. И все, чему я научилась в жизни, было от бабушки.

Мыло «Красная Москва»

Солнцем залита комната. Сквозь сон слышу я, как на кухне погремливает посудой бабуся. Пахнет оттуда чем-то вкусным.
- Проснулась? - бабуся выглядывает из-за занавески. Лицо у нее опять румяное от огня. - Ну, вставай, иди сюда, все уж готово.
Холодная вода в умывальнике, боятся ее мои щеки.
- С мыльцем, с мыльцем, - приговаривает бабуся, - мыльце хорошее, «Красная Москва», от него глазки будут лучше видеть.
Сколько помню, все время у бабушки было это мыльце - “Красная Москва”, она считала, что если каждый день им умываться, глаза лучше видеть будут.
Может, и правда, мыло ей помогало - до глубокой старости она иголку из рук не выпускала, все у нее какое-нибудь дело , то штопка (да как еще она ее делала, одно загляденье, а не штопка!), то вышивка. И мне она эту иголку очень рано вложила в непослушные пальцы.

Птичка на веточке

Искрились за окном белые сугробы, золотом отливали снежные папоротники на стеклах. В избе было тепло. Из репродуктора на этажерке слышался чей-то ласковый воркующий голос: кто-то рассказывал сказку - шла детская передача.
Бабушка открывала свой сундучок, и я поспешно спрыгивала с лавки - солнечный день за окном тут же мерк по сравнению с тем, что там было, в этом сундучке. Я никогда не знала до конца, что в нем лежит, например, на самом дне. Всегда одно что-нибудь доставала бабуся, хитровато улыбаясь уголками только губ. И он, этот сундучок, так и остался для меня загадочной, заповедной страной, скрывающей желанные и недосягаемые сокровища. На сей раз бабуся достала узелок с нитками и вытащила на свет белый три толстых, с руку, косы ниток-мулине. В одной косе была “зелень” - только зеленые нитки разных оттенков, в другой - только синие, в третьей - розовые, красные, желтые, оранжевые, словно огненный лисий хвост была эта третья нитяная коса.
- Сейчас мы с тобой будем вышивать, - сказала бабуся, отрезая от белого лоскута тряпицу величиной с носовой платок. - краешки потом обвяжем. Научу тебя крючком вязать. Мать твоя рукодельная была. Вот, посмотри-ка, это она все вязала.
Бабушка разворачивала и встряхивала белую кружевную салфетку.
- Смотри, какой узор, как чисто вывязано, то-о-неньким крючком. Вот и ты научишься, будешь так же вязать. А как же, девочки все должны уметь вязать, вышивать, шить, все в жизни пригодится... Чего мы с тобой вышьем? Может, птичку вот эту? Хочешь птичку такую? Сейчас мы ее переведем.
Бабуся доставала откуда-то из-под белых полотен обернутую синим в горошек ситцевым платком стопку копировальной бумаги - черной, красной, желтой, зеленой. У меня заходилось дыхание - вот это богатство!.
Бабуся отделяла от стопки один тонкий прилипчивый листик, а остальное все прятала опять в свою сокровищницу и запирала сундук на замочек. Мы принимались переводить птичку с книжной страницы на белый лоскуток. Птичка сидела на веточке с рябинками. Грудка у нее была розовенькая, а перышки пестренькие. Когда она “перелетела” со странички на лоскуток, бабуся заправила его в пяльцы. И началось ученье. У бабуси все выходило ловко, а меня пальцы совсем не слушались. Бабуся терпеливо поправляла мою руку, обхватывала ее поверх своей рукой и тихонько водила ею, чтобы пальцы запомнили путь - воткнуть иголку, вытянуть нитку, опять воткнуть. Не надо так резко тянуть, видишь, выпала нитка из ушка. Давай, вдевай, у тебя глазки молоденькие. И опять стежок за стежком тянулась веревочка, порой сбиваясь с пути, путая шажки - то больше, то меньше. И ласково ворковал рядом бабушкин голос:
- Узелков на левой стороне не должно быть никаких. Что «лицо», что изнанка, все одинаково чисто чтоб было. Учись ниточку в начале вот так закреплять, без узелка. И стежки ровные делай, маленькие. А то у нас в деревне была одна, “рукодельница”. Вышила чего-то - раз, раз, стежищи через версту - готово! Выстирала вышивку, повесила во дворе сушить. А птичка села - прыг-прыг, когтем за стежок-от зацепила, испугалась, порх - и улетела вместе с вышивкой. Баба вышла - где же ее рукоделье, ищет, ищет, не найдет никак. А разве найдешь, птица унесла далеко. Вот и ты смотри-ко: не пролезет птичий-то коготок?
И с тех пор я только и думаю - не велики ли делаю стежки, не зацепит ли птица коготком. Всю жизнь - как беру иголку, так и слышу бабушкин негромкий голос: “А стежочки делай ровные, маленькие...”

Первый огурчик

С того зимнего морозного дня загляну я ненадолго в день летний - солнечное теплое крылечко, росинки блестят на траве в тени у деревянного тротуара. Я спускаюсь по ступенькам, протирая со сна глаза. Вижу бабусю, склоненную над огуречной грядкой. “Иди-ко сюда, - манит она меня рукой. - Иди, покажу чего-то...” Я присаживаюсь на корточки рядом. Бабуся тихонько отворачивает мохнатый колючий листок, и я вижу среди желтых цветочков маленький пупырчатый огурчик величиной с мизинчик. “Никому не сказывай, - заговорщически шепчет бабуся, опять прикрывая огурчик листом. - подождем два дня, он вырастет, вот и будет сюрприз.” Ах, как долго тянутся эти два дня!
Но вот таким же солнечным росистым утром бабуся медленно поднимается по ступенькам крыльца, держа обе руки под фартуком. Глаза ее загадочно улыбаются. Мы с братом прыгаем вокруг, дергая ее то за край фартука, то за рукав, но бабуся только посмеивается и руки из-под фартука не показывает. И только на кухне она показывает нам зеленый с белым бочком пупырчатый огурчик. Ополаскивает его из ковшика над блюдом, не спеша разрезает вдоль на две половинки, солит щепотью сначала одну, потом вторую и трет одна о другую . Кухня наполняется свежим огуречным запахом, от которого кружится голова, а бабушка все делает медленно, со значением, словно нарочно оттягивает удовольствие, а может хочет продлить его?..
И всякий раз, срывая с грядки первый колючий огурчик, вспоминаю я бабусю, ее руки, спрятанные под фартук. Мне хочется кому-нибудь сделать такой же сюрприз...

В каждом углу — по цветочку

Она никогда не говорила просто: делай вот так. Она всегда поясняла — почему именно так надо делать. У нее к каждому поучению была своя присказка, своя история. И она запоминалась навсегда.
- Вот была у нас в деревне девка на выданье, - рассказывала она. И пришли ее сватать. Женихова родня потихоньку выспрашивает: как да чего, не злая ли девка, не жадная ли, не ленивая ли. Нет, отвечает невестина родня, девка у нас добрая, работящая, веселая. А один старичок и говорит: “Да, девка у нас хорошая, только недогадливая.” “А что такое?” “Да в каждом уголку можно было бы по цветочку посадить, а она не догадается.” Чуешь, про что сказал-то? Что девка-то - неряха, из углов-то не метет. Сваты боком-боком - и домой, кому такая невеста нужна. Вот ты из углов всегда чище выметай. Чтобы у тебя никакой залежалой грязи нигде не было. Пусть лучше на виду иногда будет чего-то набросано, а по углам грязь никогда не прячь.
Разве это можно забыть? Всю жизнь - как веник в руки беру, так вспоминаю: “А вот был у нас в деревне случай...”
Пылесос уж теперь, а не веник. Но все равно...

Жил-был мальчик...

У моих девчонок нет бабушки. Так получилось. Некому ворковать над кроваткой, некому погладить упрямую головку, некому и сказку рассказать.
Маленькая вон не любит, когда ей обрезают ногти, не дается, и все. Бабушка бы сейчас придумала историю...
А ты? Ты сама не можешь ничего придумать?
Начинаю придумывать. Жил-был один мальчик. И он не давал остригать ноготки. А они росли-росли, а потом загнулись и прямо в палец дальше стали врастать. Побежала мама с мальчиком к доктору. А доктор говорит: «Поздно, товарищи. Ничего нельзя поделать, придется пальчики целиком...»
И тут в ночи (а дело было на сон грядущий) раздается отчаянный вопль!
- А-а-а! У-у-у! - кричит бедная моя дочь. - Мама, включай свет!
Подпрыгиваю к выключателю.
Дочка стоит на кровати, вытянув вперед ладошки с растопыренными пальцами и с ужасом смотрит на них.
- Давай, давай быстрей ножницы!
От нетерпения она даже подпрыгивает на месте.
Вот это да! Вот это перевоспитались мы в шесть секунд!
И теперь ногти мы остригаем каждый вечер, на всякий случай, потому что вдруг они за ночь так вырастут, что загнутся, как у того мальчика...
И катастрофа прямо, если мама вдруг задерживается на работе — сидим и смотрим то на часы, то на ноготочки.
По-моему, перебор уже какой-то. Ах, бабуся!...

Сюда птицы не залетают

Спустя несколько лет.
- Садись, будем с тобой учиться вышивать.
- Вышивать? Зачем?
- Ну, как зачем? Девочка должна уметь все делать — шить, вышивать. Вот у сестры твоей скоро день рожденья. Вышьешь ей...
- О! Давай, вышьем ей на футболке Волка из «Ну, погоди»!
- Волка?..
- Ну да! Классно, ей понравится!
- Давай, пока потренируемся на платочке. Надо научиться сначала делать стежки. Просто вокруг пока вышьем вот такую голубенькую веревочку. Смотри — стежочки все должны быть ровненькие, маленькие. А то вот мне бабушка рассказывала в детстве: была у них в деревне женщина, она вышила себе подушечку, да так неаккуратно, стежки неровные, крупные. Повесила сушить свою вышивку, а птичка коготком зацепила и унесла. Так и не нашли.
- Что за бред?
- Никакой не бред. Вот, смотри, не пролезет птичий коготок? Ну что же ты так ковыряешь-то! Ну прямо не руки, а крюки!
- Нормально ковыряю... А куда она повесила?
- Ну, на улице повесила, а птица...
- Мам, ты что? Мы же повесим в ванной. А туда птицы не залетают... - спокойно говорит моя рассудительная дочь.
И шарахаются в разные стороны по белому полотну широченные стежки, упорно не желающие выстраиваться в рядок. И какая там птица! Ежели кто и с копытом пожелает — вполне может зацепить стежочек этот голубенький.
Нет, надо подождать. Надо дожить до внучки. Мы с ней, голубушкой моей, скорее найдем общий язык.